- 10 -
А. Вересов.
"Беляевы".
Художник Р. Яхнин.
В мастерской стекольного завода в Воробьеве, что под Москвой, работали по пояс голые люди. Пот струился по обожженному телу, оставляя грязные следы.
Невысокая круглая печь дышала жаром. Сквозь узкое оконце виднелось, как внутри ее пламенеет жидкое стекло. Печь была обнесена дощатым настилом – верстаком. Стеклодувы ходили по верстаку, покрикивая на замешкавшихся. На концах трубок мелькали сгустки огня, словно какие-то причудливые шары совершали плавный лет. Непрестанный знойный ветер веял вокруг…
Рослый бородатый мастер запрокинул над головой жбан с теплой мутноватой водой. Утолив жажду, мастер вытер бороду и крикнул:
- Иван!
Из-за загородки вышел немолодой уже человек с карими, чуть косящими глазами. Он собрал в передник готовое стекло и направился обратно к себе. С дороги услышал, как мастер бросил ему вслед:
- Да ты поторапливайся, питерщик!
За загородкой Иван Елисеевич бережно уложил стекло и начал работать над притирами. Тусклое, в туманистых подтеках, оно под его руками постепенно обретало ровный живой блеск. Прояснилось и лицо мастерового – будто улыбкой отвечал он на проблеснувшую улыбку стекла.
Отложив притиры, Беляев произнес вслух:
- Эка делов-то. Питрещик так питерщик.
И все же затаенная тревога не отпускала, цепко ухватилась за сердце.
Десять лет проработал Беляев на Воробьевском заводе. Семь лет учился полировать зеркальное стекло, на восьмом получил первое свое звание подмастерья.
Осенью 1712 года был обнародован указ об отправке наилучших зеркального дела мастеров – и в их числе Ивана Беляева – на работы в Петербург. Тогда Иван Елисеевич ушел из дома, чтобы только не слышать плача и причитаний жены.
Из далекого города на Неве редко кто возвращался. Если только человек на работах силы надорвет, тогда отпустят, потому что проку от него все равно нет.
Не ждал мастер добра от этой поездки. Смутные предчувствия тревожили его. Питерский обоз собирали не спеша.
Но все-таки он наступил, этот день, когда в гуту прибежал приказной и сказал Беляеву:
- Завтра, чуть свет, ехать.
«Ну вот, как есть питерщик», - зло усмехнулся в усы Иван Елисеевич.
Ехали обозом по зимнему первопутку. В деревнях перепрягали лошадей. Не останавливались ни днем, ни ночью. Нетронутые поля серебрились искристой белизной. Полозья оставляли на снегу бесконечные колеи. В глубине саней из вороха тряпья доносился тоненький ребячий писк, - это подавал голос Иван Беляев-младший. Было ему от роду всего два года. Мать молча кутала его в рваненькое одеяло.
За Бронницами почувствовалась уже близость чего-то нового, беспокойного. Обоз обгоняли фельдъегерские тройки. Всадники мчались, нахлестывая потных коней. Шли пешком за гружеными санями мужики, те же питерщики, работный люд.
Промелькнули Волочок и Валдай. Миновали Тосненский ям, въехали в леса обширной Московской стороны, примыкавшей вплотную к Петербургу.
В новой столице Ивана Елисеевича назначили помогать мастеру Логину Шпееру. Велено было делать першпективные трубки. Работа трудная: инструмент состоит из стекла и железа и все зависит от того, как выполнена шлифовка.
Беляев в первые же месяцы овладел навыками новой работы. Он вник в самую глубину дела, понял ход лучей сквозь стекла и научился точно соединять части: без этой точности инструмент не получится. А инструмент это был самонужнейший. В хорошую трубку, на море ли, на суше, врага можно обнаружить задолго до того, как он приблизится. Раньше увидеть противника – значит наполовину победу добыть.
Шли годы. Росло мастерство Беляева. Першпективные трубки его выделки высоко ценились, особенно на флоте. К нему постоянно приходили морские люди – корабельные капитаны, только что вернувшиеся или уходящие в плавание. Они требовали все новых и новых инструментов.
После смерти Логина Шпеера Иван Елисеевич заступил его место. Прибавилось работы, но не денег. Платили ему столько же, сколько и раньше, весьма немного. Разрасталась семья, надо было думать и думать о ее прокормлении.
С молодостью уходили силы – время бы и об отдыхе поразмыслить. А какой тут отдых, когда не ведаешь, будет ли завтра у тебя и твоей семьи кусок хлеба?
1726 год внес много событий в жизнь Беляева. Его перевели в инструментальную палату только что созданной Академии наук. Жалованье ему было определено «по четыре рубля в месяц, да мундир на три года».
«Механической экспедицией» управлял Андрей Константинович Нартов, перевезший сюда свои токарные махины. Он тотчас озаботился, чтобы доставили из дворца «оставшиеся формы, принадлежащие к стеклянной работе… помянутому Беляеву, чтобы он напрасно не гулял».
Инструментальная палата при академии была довольно обширной. Трудились тут мастера разных художеств: слесари, оптики, граверы, переплетчики. При них учениками состояли дети солдат и служителей и студенты, «выключенные за продерзости».
Иван Елисеевич обосновался в светлой каморе с гулкими сводчатыми потолками. Здесь стояли медные формы, в которых полировались стекла. Винтовальная доска освещалась лампой с железной векой, чтобы можно было менять направление света. К столу, сбитому из сосновых досок, были привинчены небольшие тиски. Работали мастера по заказам ученых, академиков.
Прошло несколько лет, и под сводами зазвучал молодой, веселый голос. Иван Елисеевич привел в мастерскую четырнадцатилетнего сына. Он был единственным подспорьем заметно постаревшему мастеру. Учился Ванюшка легко, с шуткой да с песней.
Отец смотрел, как серебрятся тонкой стеклянной пыльцой ладони сына. Стекло и железо под его руками быстро обретало нужную форму. Иван Елисеевич никогда не хвалил сына, а тому с мальчишеским упрямством хотелось добиться похвалы. Как-то передал он отцу линзу, которую обтачивал и шлифовал более недели. Мастер залюбовался прекрасным стеклом: оно было так гладко и прозрачно, что временами, при повороте, становилось совершенно незаметным, сливаясь с воздухом.
- Видать, по моему следу пойдешь, сын, - сказал Беляев-старший.
Недуги все чаще томили Ивана Елисеевича. Он написал челобитную, в которой, жалуясь на нужду и бедность, просил о прибавке жалованья. И еще одна просьба была в челобитной: «Обучил я сына своего Ивана. Оный мой сын такое же мастерство против меня действовать может… вели бысть ему при том же мастерстве в Академии наук».
Ответа не последовало.
Жалованье оставалось грошовым. А сын, по-прежнему, будучи «за штатом», работал безденежно. Все чаще раздавался в мастерской сердитый отцовский голос:
- Ванюшка, почему не поешь? Чего тебя не слышно?
А петь Иван перестал в тот день, когда заметил, что отец берет формы как-то странно обшаривая их руками.
Однажды молодой мастер взял в руки собранную отцом трубку. Он по привычке быстро поднес ее к глазам и нацелился через окно на высокую башню Кунсткамеры. Иван вздрогнул от удивления. Отвел трубку и снова приблизил ее к глазам.
Потом с лихорадочной быстротой юноша схватил отвертку, снял винты с металлического кожуха и увидел тускло-зеленые непрозрачные стекла… у него побелели губы, когда он услышал оклик отца:
- Пой, Ванюшка! Где ты?
Иван стоял рядом. Бережно, под руку отвел он отца домой. Беляев-старший больше не приходил в мастерскую.
Вскоре он умер. Его похоронили за счет академии, так как в доме не нашлось ни копейки.
Иван Беляев-младший сам подал просьбу о том, чтобы его определили в мастерской на место отца. Канцелярия академии поручила профессору Лейтману экзаменовать просителя.
Иоганн Лейтман, саксонец, шлифовщик стекол, был в свое время приглашен в Санкт-Петербург и здесь произведен в профессорский ранг. Он создал оптическую мастерскую, которая существовала наряду с беляевской. Шлифовальное дело он знал до тонкости, и ему не понадобилось много времени, чтобы оценить редкое искусство молодого мастера.
Через некоторое время в мастерской под гулкими сводами народилось большое, важное дело. Иван Иванович Беляев начал строить первые русские микроскопы.
* * *
Летом 1741 года Михаил Васильевич Ломоносов вернулся из заграницы в Петербург.
Через год на академической конференции произошел совершенно необычный случай. Простой мастеровой появился за круглым дубовым столом в конференц-зале. Об этом в протоколах сообщалось торжественной латынью: «С общего согласия профессоров шлифовальщик стекол Беляев был приглашен на наше заседание».
Ученые, потряхивая напудренными буклями, собирая морщины на лбах, озадаченно склонялись к окуляру микроскопа. Изображения получались нечеткие, расплывчатые.
Профессора решили немедля вызвать мастера Беляева, который, как все знали, был наилучшим знатоком микроскопов.
Иван Иванович явился прямо из мастерской, в кожаном фартуке, с отвертками, молотком, набором стекол. Привычными пальцами он повертел прибор и тотчас сказал, что надо заменить этот микроскоп другим, имеющим большее фокусное расстояние.
Беляев выбрал новый прибор и установил его, закрепив в нужном положении. Профессора нашли, что теперь все отлично видно. Беляев собрал свои инструменты. И хотя за минуту перед тем он без стеснения стучал здесь молотком, шумно обрубал зубильцем медь, словом, действовал, как в своей мастерской, теперь несмело поклонился и вышел, ступая с осторожностью, из уважения к ученому собранию.
Именно после этого случая Ломоносов заинтересовался Беляевым. Вот такой мастер и нужен ему для претворения в жизнь больших замыслов, сметливый и умелый.
Михаил Васильевич с упорством и трудолюбием крестьянина закладывал фундамент отечественной науки. Из темных закоулков невежества и суеверий выводил ее на вольный простор.
Однажды некий астролог удачливо предсказал Анне Иоанновне ее приход на царство. Став императрицей, она прониклась уважением «к науке». Гонцы то и дело отправлялись из дворца в Академию наук с высочайшим указом составить гороскоп одного вельможи, предсказать судьбу другого, узнать, «счастливо ли течение звезд». Гороскопы незамедлительно составлялись и судьба предсказывалась.
Ломоносов отстранял от себя все эти астрологические бредни. С детских лет – во время рыбачьих переходов с отцом по Белому морю – он привык всматриваться в звездное небо и размышлять о загадках природы. Гениальный ученый стремился постигнуть жизнь в великом и малом.
Эта же глубокая мысль владела и потомственным мастером «першпективных трубок и барометренного дела». Иван Иванович Беляев создавал чудесные инструменты, которые вооружали человеческий глаз, открывали ему и ход небесных светил и таинственное движение незримых частиц в недрах материи.
Беляевская мастерская разрасталась. В нее были перевезены инструменты из переставшей существовать мастерской Лейтмана. Появились у Беляева свои подмастерья. Среди них был и его младший брат, Андреан.
В мастерской до позднего вечера постукивали молотки по плитам, на которых правились медные листы для инструментов, горел огонь в небольших конфорах, где разогревали стекло, прежде чем его гнуть, непрестанно, с тихим, шаркающим звуком шлифовались стекла в формах. Работа была многообразная. Мастера не успевали выполнять все заказы.
Здесь обтачивались круглые стеклянные шары для опытов профессора Крафта, делалась камера-обскура для «ландкартного дела мастера» Махаева, вытачивались крупные «умножительные» стекла и хрустальная сфера для профессора Рихмана, собирались барометры для экспедиции астронома Гришова.
«Репортом» Ивана Ивановича Беляева от февраля 1751 года подводится итог многомесячной работы мастерской. За это время были созданы сложные микроскопы трех видов, с различной степенью увеличения, на подставах из черного и пальмового дерева. Эти микроскопы оказались столь удачными, что канцелярия академии, славившаяся своей медлительностью, спешно приказала: «…от каждого сорта сделать ему, Беляеву, по два, итого шесть микроскопов немедленно».
Несколькими годами позже Иван Иванович начал работу над солнечным микроскопом. Из всех сделанных им инструментов единственно этому суждено было сохраниться в веках, вместе с преданием о беляевском мастерстве.
Солнечный микроскоп – сооружение сложное. Он ввинчивается в ставень темной комнаты. Солнечный луч. Пройдя через оптические стекла и объект, давал многократно увеличенное изображение на выбеленной стене.
Немало оптических работ делала беляевская мастерская для Михаила Васильевича Ломоносова. В марте 1751 года «господину профессору Ломоносову разных колеров три стекла огранили, и выполировали ему же, профессору, к шлифовальной махине три круга». Позже делали для него барометры и стекла разных размеров.
Всего памятнее была Ивану Ивановичу работа над однозеркальной трубой – телескопом, - изготовленной по указаниям Ломоносова.
За несколько лет до своей смерти Михаил Васильевич выполнил еще одну, исключительно большую работу. Он создал более удобный и надежный телескоп с одним зеркалом.
С обычной своей стремительностью великий ученый начал проверку опытов и приступил к изготовлению телескопа. Ему нужны были в помощь умелые мастера. Но академическая канцелярия всячески тормозила дело.
Ломоносов пригрозил жалобой. Он писал: «Уже тому много лет минуло, что инструментальных мастеров для наук добиться не можно, что всякой справедливости противно. Я ныне требую для знатного дела, да вижу, чуть ли не напрасно. Я и тем доволен буду, ежели Тирютин и Беляев ко мне на послеполуденные часы определены будут».
После этого мастера, названные ученым, Беляев и Тирютин, были к нему присланы. Однако работали они у Ломоносова только вторую половину дня и на его собственном коште.
Дорога к ломоносовскому дому на Мойке вела через сад. Мастера обычно заставали хозяина либо за подстрижкой молодых яблонь, либо в низеньком широкооконном флигельке, где он подбирал смальту для мозаики.
Стряхнув землю или известь с ладоней, он по скрипучей лесенке поднимался со своими помощниками в верхнюю светелку. Там на широких верстаках лежали бруски олова, слитки меди, завернутые в тряпицу стеклянные трубки. На гвоздях, вбитых в стену, висели связки проволоки. Посреди стола, на бархатном лоскуте, словно самоцветы блестели стекла. Одни из них были вогнуты, другие имели сферическую выпуклость – в ней изогнутыми линиями отражались переплеты окон и все небогатое убранство светелки.
Ломоносов работал вместе с мастерами. Очень много хлопот доставлял ему металл для большого зеркала телескопа: на его поверхности появлялись царапинки тоньше паутинки или полировка начинала тускнеть, - тогда все приходилось начинать сызнова.
Свыше месяца Беляев с несколькими товарищами каждодневно приходил к Михаилу Васильевичу. В жизни мастера не было более счастливого времени, и никогда еще не учился он столь многому. Ломоносов щедро и радостно делился с людьми своими думами.
Работа над однозеркальной трубой была закончена в ясный прохладный вечер. Возбужденно-веселый хозяин не отпускал мастеров. Ночью в комнате погасили все огни, придвинули трубу к окну, поочередно смотрели в нее. В небе горели яркие созвездия. Михаил Васильевич называл их имена.
Долгое время из раскрытого окна над тускло чернеющей водой Мойки слышался громкий говор…
Полный раздумья вернулся к себе домой Иван Беляев. Он сознавал особенно ясно: дело, которому он отдает свои силы, - великое, нужное.
А дела в мастерской как раз с этого года пошли «под гору». «Хозяин», так Беляев называл Ломоносова со времени работы у него на дому, доживал свои последние годы. Канцелярия заваливала оптиков заказами на барометры и термометры, продававшиеся по немалой цене. Это была скучная, не любимая мастерами работа «для барыша».
Не состарясь, умер младший из братьев Беляевых – Андреан. Иван Иванович начал обучать барометренному и зеркальному художеству своего сына Андрея.
Андрей Беляев походил на деда бойкими глазами с косоватинкой. Он был такой же неугомонный и неутомимый, как отец в молодости. Отца и деда Андрей превосходил грамотностью: с малолетства он ходил в гимназию при академии.
Иван Иванович был строгим учителем мастерства. Сын учился у него вместе со многими подручными. Отец требовал от Андрея значительно больше, чем от других.
Когда пришло время сдавать пробы, Иван Иванович заставил сына по многу раз переделывать инструменты: то выказывал недовольство градуировкой шкалы, то сборкой стекол, то заливкой ртути. Немало прошло времени, прежде чем Иван Иванович дал отзыв, что ученик Андрей Беляев шлифует стекла, которые к употреблению годятся, а сделанные им пробы – барометр, термометр и першпективная трубка – добротны.
В феврале 1764 года, после четырех лет ученичества, Андрей начал свою жизнь мастера.
Так в инструментальную палату пришло третье поколение Беляевых.
Иван Иванович размышлениями своими и надеждами делился с сыном. горестно было видеть, что с таким трудом выношенное дело хиреет.
- Нам бы сюда нового человека, нового «хозяина», - говорил он Андрею, - встряхнул бы он нашу тишь да гладь.
Этот человек пришел вскоре.
* * *
Нижегородский часовщик Иван Петрович Кулибин был вызван в Петербург после того, как весть о «необыкновенных произведениях его искусства» облетела всю Россию.
В Нижнем Новгороде, в доме одного купца появился заморский телескоп. Никто не знал его устройства: оптические секреты всегда строго оберегались.
Кулибин выпросил у купца телескоп на несколько дней. Он разобрал его и понял, как сочетаются отдельные части. Но самое главное было не в том.
Из какого металла отлито зеркало? Как выработаны стекла?
Невозможно счесть число опытов, сделанных Кулибиным для ответа на эти вопросы. Он выплавил нужный металл и нужное стекло, сам обточил их и отполировал. Мастер вернул купцу телескоп и оставил у себя в точности такой же.
Сделал он еще микроскоп и зрительную трубу. И весь этот труд увенчал новой выдумкой: репетичными часами в форме утиного яйца, с движущимися фигурками и музыкой.
В 1769 году оптические приборы и часы, сделанные Кулибиным, были помещены на хранение в Кунсткамеру, а его самого назначили заведовать инструментальной палатой Академии наук.
Кулибин и Беляев встретились впервые в оптической мастерской. Иван Петрович тотчас узнал знаменитого мастера и приветствовал его:
- Здравствуй, тезка!
В мастерской находились еще двое: Андрей Беляев полировал зажатую в тиски металлическую планку и временами исподлобья взглядывал на нового управителя. Высокий, морщинистый человек встал из-за стола, где лежали листы, испещренные расчетами и карандашными линейными рисунками.
- Когда сделаешь окуляр, позовешь меня. Мастер, - сказал он Ивану Ивановичу и направился к двери.
- Кто это? – с любопытством спросил Кулибин, когда в сенях проскрипели половицы под шагами уходящего.
- Академик Эйлер, - почтительно произнес Беляев, - высокий и светлый ум.
С Эйлером впоследствии Ивану Петровичу Кулибину довелось встретиться ближе: ученому поручили проверить расчеты кулибинского одноарочного моста через Неву. Академик нашел математические выкладки талантливого самоучки безукоризненными, а его самого назвал гениальным.
Академик Эйлер проникся глубоким уважением к русским мастерам. Он не одобрял своих коллег, стремившихся заказывать инструменты непременно лондонским или парижским механикам.
Эйлер разработал проект ахроматического микроскопа, в котором изображения получались отчетливо, без расплывчатых радужных нимбов, крайне мешавших исследователям. Свои чертежи ученый передал в беляевскую мастерскую.
Иван Иванович уже не чувствовал в себе такой силы, как прежде. Он больше доверял молодым, ловким рукам сына и его зорким глазам. Ахроматический микроскоп Эйлера – первая большая работа, в которой участвовал Андрей. Прошло немного времени, и ему, младшему в роду мастеров, пришлось принять на себя всю мастерскую.
Андрей Иванович не раз вспоминал говоренное отцом о новом хозяине, человеке, который всю работу двинул бы вперед.
Таким хозяином и стал Кулибин. Он сам умел трудиться и от других требовал того же.
От большой работы его постоянно отвлекали бесцельными пустяками: то требовалось изготовить «эффекты» для дворцовой иллюминации, то надо было наладить присланную из Италии куклу – «Механического старца», умеющего сдавать игральные карты и считать деньги. Иногда настоящим делом Кулибин мог заниматься лишь урывками, в вечерние часы.
Как-то Иван Петрович показал Андрею Беляеву рисунок, в котором мастер не сразу разобрался, - свечка, а за нею не то стекла, не то жесть… Но когда понял, в чем тут дело, сразу побежал выбирать зеркала.
Новое устройство было чудесно своей мудрой простотой.
Огарок свечи, зажженный перед наборным, составленным из отдельных кусков зеркалом, засверкал вдруг так ослепительно, что сбежавшиеся подмастерья и ученики должны были зажмурить глаза.
Зеркала умножали свет свечи в пятьсот раз.
Первыми «кулибинскими фонарями» стали освещать дворец. Они все чаще появлялись в городе, на улицах.
Приблизительно в это время Андрей Иванович Беляев покинул мастерскую.
Мастер не пережил обиду, которая была, конечно, очень тяжкой, если заставила его уйти из инструментальной палаты, где всю жизнь проработали его отец и дед.
Что это за обида – неведомо. Но известна иная обида, нанесенная тогда же великому наставнику Беляева.
Иван Петрович Кулибин не видел плодов своей работы. Созданная им модель моста была свезена в Таврический сад и позабыта там.
Изобретения, составлявшие самое главное в его жизни, не осуществлялись. В 1801 году больной Кулибин возвратился в Нижний Новгород.
В этом же году перестала существовать оптическая мастерская, которую на протяжении ста лет называли беляевской.
В Петербурге появилось много других мастерских; она же сослужила верную службу, заложив основы отечественного оптического производства. Три поколения мастеров отдали ей свой талант, свой труд, свою жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 11 12 13 14 15 16
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
